Парадоксальное спасение. Беседа о духовной жизни

Парадоксальное спасение

Беседа о духовной жизни

Иеромонах Рафаил (Нойка) родился в 1942-м году в семье крупного румынского философа Константина Нойки. В 1950-е годы в возрасте 13 лет был вывезен матерью из социалистической Румынии на ее родину, в Англию. Вскоре он встречает там архимандрита Софрония (Сахарова), в 1965-м году принимает монашеский постриг и следующие 28 лет своей жизни подвизается в одном из монастырей графства Эссекс.

В 1993-м году, когда архимандрита Софрония не стало, отец Рафаил возвращается в Румынию и поселяется в уединенном скиту Лэзешть в Западных горах (горы Апусень). В 1994-м году вышла в свет его книга «Другой Нойка», в 2002-м – «Культура духа», переведенная и на русский язык. Отец Рафаил перевел с русского на румынский наставления своего «духовного дедушки» – преподобного Силуана Афонского, а также книги архимандрита Софрония (Сахарова). Изредка он выходит из своего затвора для встреч с читателями. На одной из таких встреч, состоявшейся в Бухаресте 19 ноября 2002 года, отец Рафаил выступил с докладом «К чему готовит нас Добротолюбие». Затем слушатели стали задавать ему вопросы, на которые румынский духовник дал следующие ответы.

– Мы даже не даем себе отчета в том, насколько живем в воображении. К примеру, кто-нибудь говорит: «Мне пришло в голову». А что это значит, подумайте, что это значит: «Мне пришло в голову»? Откуда пришло? И что такое эта мысль, пришедшая мне в голову?

Отец Софроний тоже говорит так где-то. Каждая мысль – это дух. Вот эти мысли, пришедшие к нам. У нас тоже есть свои мысли, и мы тоже дух, но только наши мысли – это скорее наши мнения, но если к тебе приходит какая-нибудь мысль, идея, а иногда и видение, то это уже дух. Если дух есть Бог или исходит от Бога, то это дух жизни, если же приходящая мысль ввергает тебя в отчаяние, или провоцирует неверие, или так или иначе вышибает тебя из обычного состояния и бросает в панику, или ужас, или мрак, то эта мысль была от духа, чуждого Богу, от духа-убийцы.

И, если угодно, – вот вам филокалический[1] тест. Духовная рассудительность, различение духов приобретается вот каким путем: надо смотреть не на то, что предлагает мне мысль, а на то, какое действие это окажет на мою душу. Мы же к такому не привыкли: к нам приходит мысль, и мы с самого детства, со школьных лет привыкли перемалывать всё, что ни придет в голову. А если бы мы только увидели (и однажды это увидим), сколько бесовских мыслей мы перемалывали в свое время, то, думаю, удивились бы: как еще Бог сохранил нас в живых? Потому что каждая из мыслей, которые мы своим умом перемалывали, не зная ее происхождения и усваивая ее материю, если она бесовская, непременно погружает нас в отчаяние или несет нам смерть многоразличными способами. И когда мы увидим, как Бог уберег нас от этого, то, думаю, будем действительно изумлены.

Частью филокалической культуры, ее главнейшей, духовной частью является не анализирование материи мысли, а определение ее источника. И теперь я отклонюсь от заданного вопроса, но мне хочется поделиться с вами следующим: важно знать источник мысли. Всё, что исходит от Бога, любая мысль от Бога всегда приходит с неким миром. Даже если эта мысль осуждает тебя, она в то же время приносит тебе или мир, или надежду, или то, чем ты спасешься.

Мысли, которые надо презирать (я подчеркиваю: не боясь их), – это те, которые вселяют в нас страх, мрак, неверие, неуверенность, которые вызывают в нас панику, ужас. Со всеми ними, если обнаружите их, особенно духовники, если вы молитвой обнаружите их, с ними не надо дискутировать – их надо с презрением отбросить. Мир тьмы не должен нас пугать, поскольку Бог всемогущ, и мир тьмы должен стать тем, с чем нам вообще нечего делать: полное презрение.

– Святые отцы, особенно святитель Игнатий (Брянчанинов), свидетельствуют, что в наши дни исихазм уже не имеет былой духовной интенсивности. Если у исихаста нет старца поблизости, то как он может восстать, когда падет, и как он поймет, что сделал это? Как вы считаете, можно ли в наши дни еще говорить об исихазме? Переживает ли исихаст с прежней интенсивностью Божественное Причастие? И поднимается ли он до уровня христианского жительства первых веков?

– Отвечу вам опять же по линии «Держи ум свой в аде и не отчаивайся!» Первая часть: «Держи ум свой в аде». Нет, это уже невозможно. Если святой Брянчанинов в свое время, 150 лет тому назад, так говорил, то теперь у нас добавилось 150 лет грехов намного больших: две мировые войны (отец Софроний говорил: «братоубийственные мировые») – первая в истории мировая война 1914 года и Вторая мировая. Он говорил, что после Первой мировой войны с земли отнят был мир, известный ей, то чувство устроения мира, которое было раньше. Ему ведь было 18, когда началась Первая мировая, он уже не был ребенком, уже разбирался в жизни. И вот он говорит, что отнят был этот мир, и отчаяние простерлось над всей землей. И когда он услышал слово святого Силуана: «Держи ум свой в аде и не отчаивайся», то с силой ощутил, что то было слово, данное Богом нашему миру, пребывающему в отчаянии. Он рассказывал, что бежал из России, нашел приют во Франции, и говорит: «И я приехал и познакомился с Францией, торжествующей после войны. Отчаяние, омрачавшее этот триумф, эту торжествующую Францию, было потрясающим».

После Второй мировой он говорил, что атмосфера в мире стала еще хуже, и он говорил, что если начнется третья мировая война, то сама вера уже станет невозможна. И вот наступила перестройка, и война, к которой готовились, не началась. Но мы все равно живем в мировой войне, так или иначе, начиная со Второй мировой до сегодняшнего дня.

Я тоже говорил, что постмодернистский мир, материальные условия не позволяют нам продолжать эту филокалическую культуру. Об этом можно многое сказать, но я всё это резюмирую словами: «Держи ум свой в аде».

Почему же «держи»? Потому что такова реальность. Не надо стараться смотреть на нее по-другому, уповать на тщетные идеалы. Это реальность. Но и «не отчаивайся». Иные пути, иное спасение, весьма парадоксальное, иные парадоксальные способы спасения подаст сегодня Бог. Ибо я так это понимаю: если Бог попускает, чтобы мир, каким бы трагичным он ни был, становился еще трагичнее, то это значит, что Бог еще спасает, что человек еще может спастись.

Христос сказал, и я немного Его перефразирую, я перефразирую Его, сказав: «Когда мир уже не сможет спастись, тогда закончится история». Он говорит немного иначе, почитайте в главе 13 от святого евангелиста Марка или в 24-й от святого евангелиста Матфея[2]. Можно сказать, что ни одна душа уже не сможет спастись, и не потому, чтобы Бог не мог спасать, но начинают складываться условия, в которых люди, мы, так сформатированы (для разбирающихся в компьютерах: мы не сформированы, а сформатированы так), что Бог уже не имеет к нам доступа. Бог говорит, а человек уже не понимает, и вы видите это, если читаете Апокалипсис.

Однако у Бога спасение всегда готово, и покуда спасение возможно, знайте, что это спасение парадоксально. Я получаю много писем, в которых вижу обилие спасения в отчаявшихся душах, но не могу ничего сделать. Я не могу ни ответить, ни… а только молиться Господу. А иногда не знаю, что и сказать, кроме: «Да будет, Господи, этого достаточно для душ сих и для всех страдающих подобным образом».

Отчаиваться не надо. Бог – говорил я кому-то когда-то – Бог не победит мир, а когда тот начал паниковать, добавил: Он его уже победил, Ему уже не надо его побеждать. Однако бывают парадоксальные формы, и эти формы… В мире, где грех не только дозволен, но и проповедуется, свобода доходит до любой демонической разнузданности. Это мир свободы, в котором у нас тоже имеется свобода – идти к Богу, может, дальше наших отцов. Говорю это, основываясь на Апокалипсисе, который гласит: Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще (Откр. 22, 11).

Итак, Слово Божие предоставляет эту свободу и греху, и праведности. Если же всесильное Слово Божие предоставляет свободу праведности, значит, спасение возможно, только в условиях намного более парадоксальных, но и, по пророчествам отцов, может, намного более сложных. Ибо несколько пророчеств IV, V, VI веков гласят: «Что будут делать те, кто придет после нас?» И говорят отцы, что те, кто придет в конце, будут больше нас и тех (наших), кто воскрешал мертвых. И именно потому, что условия тогда будут более неблагоприятными[3].

И я заметил одну вещь, что когда всё хорошо, когда тебе хорошо, комфортно, то Бога больше нет, то есть ты можешь считать, что Его больше нет, тебе кажется, что Его нет. То есть, если судить по причине и следствию («я сделал то-то и то-то, и всё пошло хорошо, благодарю Тебя»), мы теперь обходимся без Бога. И только когда условия бывают такими трагическими, что тебе уже ничего не остается, как только отчаянно надеяться: «Может, Кто-Нибудь там, наверху, меня услышит», – только тогда начинает проявляться сила Божия.

Одна монахиня из Бейрута, православная, рассказывала, что когда шла война с Саддамом Хусейном, в Пасхальную ночь в Бейруте война была в самом разгаре, и они не знали, смогут ли служить Пасхальную заутреню или нет[4]. И все-таки православные решили служить. И она говорила мне, что в любой момент могла начаться атака, упасть бомба, снаряд, ракета и всё что угодно, но ничего не упало. И они отслужили Пасхальную заутреню под страхом бомбардировки, и она вспоминала: «У меня никогда не было такого ощущения Воскресения, как в ту ночь!»

И снова говорю: только в самые тяжелые моменты начинаешь реально ощущать присутствие Бога, Который в других условиях, казалось бы… не существует.

– Телевизор сегодня стал одним из главных атрибутов нашей жизни и общества. Почти все проводят с телевизором от нескольких минут до нескольких часов в день. Как вы советуете нам относиться к телевизору? Как он может повлиять на нашу духовную жизнь? Как объяснить его колоссальную притягательность для людей? Можно ли говорить о едва ли не магическом влиянии мира воображаемого, когда мы проникаем в мир другой, нереальный?

– Да, можно, это именно так и есть. В 1950-е годы, когда я уехал в Англию, поскольку мама была англичанкой, у нас ведь в Румынии телевизоров не было, и мы о них даже не слышали. И когда я увидел их на витрине, то не понимал, что это такое – эти радио с вот такой штукой, экраном, и когда спросил, мама мне сама сказала, что «это телевизор». Потом я его смотрел, и в первые же контакты с телевизором испытал его гипнотическую силу. Это было время, когда в Англии передач еще было мало, телевизоры были черно-белыми, и на тех, к которым у меня доступ, были только две кнопки: «включено» и «выключено». В сравнении с тем богатством, которое у вас есть сегодня…

И вот, когда было «включено», надо было что-нибудь там смотреть, но только в те часы, когда я мог смотреть телевизор, не было ни одной программы, которая представляла бы для меня интерес. Мне хотелось бы посмотреть какой-нибудь фильм с ковбоями или что-нибудь еще, а там показывали сущую тоску для меня, – но я не мог оторвать глаз от телевизора! И я понял, что Бог подсказывает мне решение никогда в жизни не иметь телевизора, поскольку я знал, что слаб, что нет такого наркотика, который, стоит мне его попробовать, я смог бы бросить. И тогда я решил никогда не держать в доме телевизора. Меня объял какой-то священный страх перед ним. Я, конечно же, проповедовал бы это всем, но только не предполагаю вам этого проповедовать; а что он обладает таким влиянием, это явно.

С тех пор как телевизор стал получать власть, я заметил, что родители на Западе потеряли контроль над детьми, дети стали воспитываться скорее тем, что видели по телевизору, чем тем, что говорили им родители. Потому что в телевизоре ты живешь, а тут вмешивается какое-то абстрактное понятие, ты слышишь его ушами, но в сравнении с переживанием, которое у тебя действительно есть, – неважно, реальное оно или виртуальное, – переживание побеждает.

Переживание в нашей Церкви имелось на богослужениях и молитве – молитве келейной, как ее называют (т.е. твоей молитве, у тебя дома), и молитве общей, в храме, на литургии. Они тоже были переживаниями: там ты не зритель какого-нибудь театрального спектакля, а со-служитель, со-молитвенник священникам и всем присутствующим, если мы только правильно проживаем эту культуру.

Телевизор же это всё замещает и вообще предлагает реальность в той или иной мере виртуальную. Почему я говорю «в той или иной мере»? Смотришь ли ты фильм, который, в общем-то, является воображением, виртуальностью, имитацией реальности, а не реальностью, или новости и тому подобное, все-таки одно дело – увидеть это на экране, а другое – самому быть там.

Добавлю сюда и компьютер и тот новый мир, который несет нам с собой вся эта электроника, мир виртуального, всё больше и больше отрывающий нас от реального. И это одна из причин, по которой мы более не можем жить молитвой и реальностью, поскольку всё время находимся в своем воображении, своей «мыслелогии»: начиная с самого детства, мы благодаря тем или иным средствам, сегодня в том числе и электронным, пребываем в виртуальном. Мы и Бога привыкли каким-то образом не видеть конкретно, а вытеснять Его на виртуальный уровень и более не верить в Него.

И это опять же относится к первой части слова – «держи ум свой в аде». Для меня вся эта электроника теперь, с моим жизненным опытом и взятая с той перспективы, с какой я старался смотреть на жизнь, – я нахожу ее чем-то ужасным… Явно, что всё это не что иное, как средство, которое нам следовало бы использовать во благо. И по телевизору тоже бывают дивные передачи, весьма назидательные и возвышающие, которые можно было бы всецело использовать во благо, но реалии жизни и мира таковы, что всё это гораздо больше используется во зло.

Не знаю, что вам сказать, где тут избавление, может, только в одном – в возвращении к молитве, о котором я вам говорил. Когда вы видите то, что видите, говорите время от времени: «Господи», молитесь о пребывающих в напастях, молитесь, чтобы Бог защитил вас.

Скажу вам, наконец, и это. Каким бы ни был наш опыт – полученным через книгу, через телевизор, по ходу самой жизни, позитивным или негативным, т.е. опытом греха, – в нашем приближении к Богу он может стать позитивным и обратиться во благо. А это уже относится ко второй части слова – «и не отчаивайся».

Мы с вами говорили о Марии Египетской. Много раз было замечено, особенно в филокалический период Церкви, но до и после него тоже, что иногда самые великие грешники (такими считаем их мы, не знаю, как видится это Богу) становятся самыми великими святыми. И то сознание своей греховности, которое у них есть, часто некоторым образом помогает им быстрее идти и обгонять тех, кто живет, накапливая позитивные знания. И здесь скрывается парадокс: не то чтобы непотребную жизнь можно было проповедовать в качестве способа спасения, но всё же Бог делает так, чтобы и жизнь блудного сына, если блудный сын возвращается к Богу, стала спасением. Каким же образом?

Думаю, все вы знаете евангельскую притчу о блудном сыне, когда блудный сын возвращается домой, поскольку раскаялся в том, что потратил отцовское добро, свое наследство, на грехи мира сего, и приходит назад, к любви отчей. Кто же теперь вырвет его из нее, кто заманит его прочь от отчей любви? Какой еще грех может сбить его с толку и снова увести из отчего дома? У него ведь теперь есть этот опыт, и он основательно остается у отца.

А его брат, живший при отце (заметьте, и здесь парадокс), ревнует его к своему блудному брату, вернувшемуся назад, для которого отец от радости закалывает теперь откормленного тельца. И вот сын, всегда живший в чистоте и праведности, вдруг искушается неожиданным образом – завистью:

– Папа, ты ни разу не дал мне и козлёнка, а когда пришел этот сын твой, расточивший твое имение, ты закалываешь теперь для него целого откормленного теленка (ср. Лк. 15, 29–30).

И здесь представляется, как мы видим, что блудный и раскаявшийся сын теперь спасен, он теперь, так сказать, непоколебим; в спасении же того, кто жил как должно, мы еще не уверены.

Но, снова говорю, это не значит, чтобы о пути блудного сына можно было сказать, что он самый спасительный или надежный, поскольку если бы этот погибельный путь становился благодаря спасению более надежным, тогда из всех святых Матерь Божия была бы наименьшей, ибо пребывала в совершеннейшей святости и чистоте с самого младенчества, а может, даже от чрева матери. Итак, истинным является путь Матери Божией, но я хочу сказать, что Бог действует так парадоксально, что нам в жизни часто кажется, что самый плохой человек становится в руках Бога нашего самым хорошим.

Итак, и наша жизнь, более трагичная, чем когда-либо, содержит, хотелось бы сказать, обетования, может, даже большие, чем когда-либо. Бог да явит каждому из вас, особенно через ваших духовников, но и всеми иными средствами, известными Ему, да явит вам эту тайну. А завершу я ответ на этот вопрос опять тем же словом, и да будет оно вам страховочной сеткой во всевозможных случаях: «Держи ум свой в аде», – но и там не отчаивайся. И хочется добавить: особенно там.

– Батюшка, вы замечательно говорили нам об обожении, но наша жизнь настолько жалка, сера, непотребна с духовной точки зрения, что мы не можем даже считаться достойными людьми, не то что «богами». Умом ревнуем об идеалах, а жизнь наша остается посредственной или хуже среднего. Не потому ли именно, что «быть христианином невозможно», мы усваиваем формализм, как наиболее удобный способ быть христианином? Какой путь у нас еще имеется?

– Отец Софроний часто жаловался, что мы, церковные люди (или, как мы говорим: Церковь), – опустились до того, что свели духовность к пресной морали; и этим я, может, мог бы резюмировать этот вопрос. Мы должны выйти из этой пресности. Духовность не является моралью, мораль – это первый, самый примитивный шаг в нашем покаянии. А то, что предлагает нам Благая Весть, Евангелие, – это Жизнь.

Я только что говорил, что даже виртуальная жизнь в телевизоре гораздо сильнее того, что предлагается нам абстрактно, словами: мол, ты должен быть таким-то и таким-то, – но телевизор дает мне переживание чего-то иного, и это иное воздействует на меня сильнее… Поэтому мы должны стяжать эту Жизнь, через призму которой вся эта биологическая, скажем так, земная жизнь стала бы пресной, и тогда мы, конечно же, всё больше и больше станем ревновать о ней. Но как, как нам добраться до этого порога?

Ответов чрезвычайно много… Но только я не вижу ни одного прямого ответа на этот вопрос. С каждым будет по-разному. Однако мне хочется сказать вам: посмотрите на нашу эпоху, которая называется «нью эйдж» («новый век»). «Нью-эйдж» – это синоним постмодернизма, но в умах большинства он связывается с религиозными и парарелигиозными феноменами нашей эпохи: йогой, биоэнергетикой, наркотиками, сатанизмом. Не знаю, их вбрасывают в мир вот так вот, выплескивают… Чего же ищут эти нью-эйджезисты? Они стремятся развить свои телепатические, биоэнергетические потенциалы, не знаю, что еще… Но ведь это [развитие способностей] и есть то, чем, по преимуществу, и является в истории Церковь, если мы поймем ее правильно. И, может, вам стоило бы начать с того, чтобы просить Бога: «Господи, покажи мне, что есть Церковь!» – особенно нам, священникам, духовникам, но и… всем. И то, чего ищут в разных религиях и практиках наши современники, – это как раз и есть то, что хочет нам дать Бог. Но именно, я хочу сказать, в смысле сути поиска. Только мы часто ищем не так и поблизости.

Слово «грех»… На греческом есть два слова «грех», и оба они означают «попадать мимо цели»: «амартия» (αμαρτία) и «астохия» (αστοχία). Может, самым правильным, в определенном смысле, термином для греха была бы «ошибка» («погрешность»). Мы ошибаемся (погрешаем), когда грешим. Мы ищем. Мы хотим правильно, но ищем неправильно.

Но я скажу вам так: молитесь, не соблазняйтесь, верные чада Церкви, не соблазняйтесь скандалами, происходящими сегодня в Церкви, и нашими, ваших пастырей, грехами. И молитесь, чтобы Бог просветил и простил нас, чтобы Он очистил нас, очистил Церковь нашу от всего недостойного ее святости.

Итак, не соблазняйтесь, молитесь простыми словами, как я предложил вам только что. А мы, служители Церкви, тоже должны просить Бога, чтобы Он дал нам правое разумение. Вы знаете, что «правое разумение» – это один переводов слова «Православие», «ортодоксия». «Докса» означает не только славу: она происходит от понятия «мнение», «правое мнение» и «правое разумение» – это есть Православие, и нам всем надо вернуться к правильному разумению.

Если мы говорим: «Церковь Единая, Святая, Соборная и Апостольская», то надо вернуться к апостольскому разумению, а не сводить веру к тому «редукционизму», в который мы впали. Разумеется, мораль тоже важна, но будем знать, что это только первый шаг.

И, может, суть моего ответа была бы следующей: вы, народ Божий, молитесь за нас, ваших пастырей, а мы должны молиться за вас. И будем поддерживать друг друга, не вводить друг друга в соблазн, а из всех соблазнов нас может вывести Бог. И этот путь, думаю, будет тем путем, на котором мы сможем начать восстанавливать и разумение нашей Церкви, и… Мне хочется сказать большее, но предоставляю Духу Святому внушить вам ответ на этот вопрос.

[1] Филокалический – аскетический, подвижнический, от слова «Филокалия» – «Добротолюбие».

[2] Имеется в виду текст Мф. 24, 3: Когда же сидел Он на горе Елеонской, то приступили к Нему ученики наедине и спросили: скажи нам, когда это будет? и какой признак Твоего пришествия и кончины века? и далее, а также Мк. 13, 7: Когда же услышите о войнах и о военных слухах, не ужасайтесь: ибо надлежит сему быть, – но это еще не конец. Ибо восстанет народ на народ и царство на царство; и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения. Это – начало болезней. Но вы смотрите за собою… и далее.

[3] См.: Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. Об авве Исхирионе.

[4] Это было 23 апреля 2003 года.

По материалам:

Парадоксальное спасение Беседа о духовной жизни