«Да будут все едино»… О Первосвященнической молитве Господа. Георгий Великанов

Меня не оставляет чувство, что «Первосвященническая» молитва – самая сокровенная, самая заветная молитва Христа Отцу, как бы «подслушанная» апостолами, а может быть, переданная прямо в сердце Любимого ученика Духом Святым. Такое впечатление часто возникает при чтении четвертого Евангелия: словно некоторые слова Иисуса, передаваемые только Иоанном, не просто целый век хранились в его памяти, но были как бы заново сообщены ему; не говорил ли Иисус: Дух Святой… напомнит вам все, что Я говорил вам (Ин. 14, 26)?

Единство христиан – свидетельство того, что Царство Божие действительно существует, что возможны между людьми эти совершенно новые отношения, основанные не на симпатиях, предпочтениях, личных интересах или стремлении к власти, а на Христовой любви.

Именно этой любви так не хватает сейчас во всем мире. Именно ее жаждут люди. Этой любовью начиналась Церковь, и именно ею она в конечном итоге призвана стать ‒ стать любовью, поглотив огнем Святого Духа все человеческое и несовершенное, чем земная Церковь являлась в истории.

Ничто так не ранит людей, как дефицит любви в Церкви. Все мы приходим из мира – и ожидаем найти в Церкви новые отношения, другие законы, иное общение, подлинно пронизанное Христом (ср. Деян. 4, 32). А находим зачастую все то же самое, чем живет мир вокруг нас: холод, жестокость, корыстолюбие… И порой нам хочется бежать из такой Церкви. Но другой мы не найдем. Иисус посылает каждого Своего ученика именно туда, где дефицит любви, – в свою общину, быть может, в свою семью, туда, где он работает, – с тем, чтобы единство, начавшись в его душе благодаря воздействию Святого Духа, переливалось вовне и вдохновляло тех, кого мы любим.

Все начинается с сердца (ср. Мф. 15, 19)… Вот почему так важно наполнять сердце словами молитвы Христа: пусть они когда-нибудь станут в нас больше, чем словами – состоянием. Стремлением. Нашей любовью и нашей надеждой.

Отче Святой! Соблюди их во имя Твое, тех, которых ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы…

Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, ‒ да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня.

Отче! Которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира… (Ин. 17, 11‒24).

Если каждая молитва оставляет свой след и имеет свой, пускай и отдаленный, результат, то Первосвященническая молитва Господа поистине держит мир, Церковь и каждого из нас. Этой молитвой «стоит мир».

Но если мы окинем взглядом историю христианства, то увидим совершенно иную, печальную картину, потому что само единство было подменено суррогатами. Понимание единства оказалось уже, гораздо уже, чем являет нам Господь Иисус Христос в Своей молитве. Произошло это потому, что критериями единства стали считаться лишь отдельные его аспекты. Из него испарилась «соль» ‒ эсхатологическое измерение, которым дышит вся Первосвященническая молитва.

Пример. Нужно или не нужно быть в евхаристическом и каноническом единстве со своим епископом? Конечно, нужно – и об этом в своих посланиях, отправляясь в свой последний путь, умоляет различные христианские общины сщмч. Игнатий Богоносец. Но исчерпывается ли этим единство Церкви?

Если единство – это единство в Евхаристии (что, конечно, уже лучше), тогда непонятно, как оно может быть нарушено чисто политическими конфликтами между Поместными Церквями, что не раз случалось в прошлом и случилось сейчас между Антиохийским и Иерусалимским Патриархатами. С какой стати простые люди, живущие единой верой и исповедующие одни и те же догматические формы ее выражения, оказываются лишены возможности подойти к одной Чаше – лишь потому, что их иерархи не договорились о границах своей власти?.. Как так получается, что из-за разногласий о епархиях две Церкви отказываются вместе совершить литургию?

Да и вообще, сопоставимые ли это вещи – Чаша Христова и юрисдикционные споры? А если они превозмогают – кто же мы тогда? Не значит ли это, что мы, христиане, живем по законам мира сего, где идет непрекращающаяся борьба за власть и влияние? Не показывает ли это ярче яркого, что мы перестали быть «солью»? А что делают с солью, потерявшей силу, Господь объяснил очень точно: ее выбрасывают (Мф. 5, 13). То есть она оказывается никому не нужной. Христиане, переставшие любить и молиться, больше не ученики Христа – они ничего не восприняли от своего Учителя. А отказаться причащаться вместе из-за того, что не урегулированы какие-то политические вопросы, можно, лишь перестав любить и молиться.

Но стоит поставить вопрос еще радикальней. Разве мы, обычные верующие, члены одной Поместной Церкви и даже прихожане одного храма, приступая к Чаше, в самом деле чувствуем себя «кровными» (благодаря Крови Христовой, текущей в нас) братьями и сестрами, сотелесниками Христу и друг другу? Не остаемся ли мы в значительной мере чужими друг другу? Не обусловлены ли наши отношения по-прежнему чисто человеческой дружбой, сходством характеров и интересов более, чем единством во Христе? Да что говорить: часто ли в семье – «малой Церкви», в этом наиболее тесном человеческом соединении – достигается именно такое единство, о котором молился Христос?

Если единство определяется лишь канонически (нахождение в одной церковной структуре или конфедерации структур) или догматически (исповедание общих догматов), то оно зачастую остается формальным ‒ надо это честно признать. По крайней мере такое единство отнюдь не означает единомыслия и единодушия…

Наконец, если единство – понятие мистическое или абстрактно-общечеловеческое, если оно – «невидимое» единство всех православных, или всех истинно-верующих, или даже всех «людей доброй воли» (выражение, используемое современным католическим богословием), то это по-своему очень утешительно, но такое единство почти не реализуется на практике. Мы почти не ощущаем его плодов, на нашу повседневную жизнь оно не влияет.

Перечисленные формы единства как будто не достигают своей цели, им чего-то не хватает, словно мы все время куда-то не попадаем (кстати, на древнегреческом грех – это именно промах, непопадание в цель). И вот, вчитываясь в молитву Христову, нельзя не почувствовать, что она – о другом единстве. Дух ее другой. Масштабы иные. И цель – иная. Не исключающая все наши земные формы единства, за которые мы так боремся, а наоборот, включающая, но безмерно превосходящая их все.

…Итак, медленно, от слова к слову, сознавая нищету своего понимания, но ища нашим человеческим духом того Духа, Который дышит в евангельских строках, вчитаемся в то заветное, что захотел Христос сказать Своему Отцу накануне Искупления.

…чтобы они были едино, как и Мы (Ин. 17, 11).

Как едины Отец с Сыном (и Духом)? Как лучи одного солнца, как языки пламени. Едины по природе, различаемы в Лицах. Единство абсолютное – но оно не нарушает «личностного» своеобразия каждой из Ипостасей. И вот так же должны быть едины мы?!

Человечество задумано как многоипостасное единство по образу Святой Троицы – об этом говорят богословы. Этого на глубине чает и по такому единству тоскует каждая человеческая душа. Но возможно ли оно, кроме как в тот день, когда будет Бог все во всем (1 Кор. 15, 28)? Ведь для достижения такого единства необходимо сначала достичь единства в себе самом. Нужно, чтобы все мои противоречивые желания, стремления плоти и духа, воюющие между собой, страсти и вся моя любовь устремились к одному единому Источнику – и от Него приняли истинную жизнь (ср. Ин. 14, 19). И чтобы то же самое случилось с каждым человеком…

Можно ли достичь этого с помощью богословских диалогов и совместных деклараций, двусторонних встреч, соборов и конференций? Вопрос столь же риторический, как и другой, подобный ему: могу ли я достичь такого единства своего собственного существа своими силами?

Очевидно, что и меня сделать единым может только Господь. Все ереси и расколы начинаются во мне. Ересь – «особое мнение» (таково значение этого греческого слова), узкая, эгоистическая точка зрения, противоположная единому и простому, но всеобъемлющему взгляду Божию. Раскол – это разделение моей внутренней Церкви, разлад всех сил души, борьба моей «ветхости» с тем новым и освежающим Духом, который послан в сердца верующих (ср. Гал. 4, 6). Превратить весь этот греховный хаос в гармонию может лишь Дух Единства. Однажды Он уже сделал это, когда носился над водою и творил мир (ср. Быт. 1, 2). Непостижимый акт… Но еще более велико, когда кто-то из нас становится новой тварью во Христе (ср. 2 Кор. 5, 17).

Молясь о единстве «святых Божиих Церквей», или, как говорит древнейшая анафора, о том, чтобы Господь собрал Свою Церковь от четырех ветров, мы на самом деле молимся о том, чтобы каждый из нас и все вместе стали этим новым творением.

Как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино. Едины – не только в догматах, церковной структуре, в поместной общине и даже не только в Евхаристии, хотя она и позволяет нам немного «вкусить» от этого единства. Едины «в Нас». Это означает, что единство возможно только – и нужно понять все значение этого «только» ‒ в Боге, во взаимном проникновении Лиц Троицы.

Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня.

Тема взаимной любви Отца и Сына, которую Дух Святый изливает в сердца учеников, возникает и дальше:

И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них.

Что это за Имя? В Ветхом Завете Бог открылся как Сущий – Тот, Кто есть (ср. Исх. 3, 14); во Христе Он открывается как Бог Спасающий (Йегошуа). Но лишь явление Духа доводит познание до совершенства, потому что через Третью Ипостась мы узнаем, что Бог наш есть Единство и Любовь. Это единство и любовь поселяется в человеке, когда Троица творит в нем Свою обитель (Ин. 14, 23). Ученики, получившие этот дар, уже «совершены воедино». Они окончили школу и получили аттестат. Но пока мы еще не достигли единства – мы учимся, проваливаемся, остаемся на второй год. И это может длиться столетиями…

Еще Христос говорит, что единство – это слава:

Отче! Которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира…

Слава царит внутри Святой Троицы как абсолютное Единство, которое лишь подчеркивает и раскрывает уникальность и своеобразие каждой Ипостаси. Каждое Лицо полностью устремлено к Другому: Отец – к Сыну и Духу, Сын – к Отцу (ср. Ин. 1, 1 ‒ и Слово бе к Богу ‒ более точный перевод оригинала), Дух – к Сыну (ср. Ин. 16, 14), Каждый к Каждому, круговое движение Любви…

Ничего подобного нет ни в природе, ни в человеческой истории, ведь быть единым с тем, кто категорически не похож на тебя, противоречит естественному инстинкту самосохранения, которым отмечен падший мир. В нашем мире другой для меня опасен, от него необходимо закрыться (ср. Быт. 3, 7), его необходимо обезвредить.

Слава – невозможная для нас. Однако она – высшее осуществление возможностей человеческой природы и личности. Но достижимо состояние славы только через Крест.

Крестом получил Свою славу Единородный Сын (ср. Флп. 2, 8‒11); только там, в Боге, крест не сопряжен с трагедией, потому что «там» нет греха. Мы тоже получаем славу взаимного единства через крест. Но нам больно. Ведь для нас это означает – распять плоть со страстями и похотями (Гал. 5, 24).

Крестоношение пронизывает всякие подлинные человеческие отношения. Чтобы вглядеться в «другого», надо отвернуться от себя. Чтобы услышать другого, надо перестать слушать только себя со всеми своими мнениями – даже «правильными», со своим внутренним монологом, со своей склонностью навязывать собственное мнение и желать, чтобы другие его непременно разделяли.

А ведь все эти проявления эго – самости – пронизывают до корней наши взаимодействия не только на личном уровне, но и на уровне сообществ, групп, партий, Церквей…

И можно сколько угодно оправдывать себя тем, что наша вера – правая. Правая – да; но за нашим желанием доказать, навязать ее, а также нежеланием увидеть нечто ценное и у других ‒ стоит наша ветхость. Истина охватывает собой духовную правду инакомыслящего, правду лучших намерений его сердца. Но пока мы находимся на уровне наших «правд», противопоставленных одна другой, мы к единству не поднимемся.

Единство обитает в молчании. А молчание приходит от молитвы. Там – «язык будущего века…».

Мы же все время говорим – именно этим занимаюсь сейчас и я. Слова разделяют нас. Они – язык века сего. Некоторые слова лучше выражают тайну молчания, Божественного бытия, чем другие. Некоторые из них подлинно прекрасны и являются плодом прямого действия Святого Духа. Скажем, Халкидонский догмат или догмат о Троице: шедевры богословия, вершины созерцания. И все же слова никогда не достигнут той полноты выражения, с которой Христос-Слово выражает молчание Отца…

Мы должны беречь от искажений те слова, которые наилучшим образом выражают истину ‒ до тех пор, пока ее нужно будет выражать, пока мы еще «здесь». Но мы призваны молиться о том времени – Восьмом дне, когда слова будут превзойдены ослепительным Сиянием Божества: когда мы увидим Его, как Он есть (1 Ин. 3, 2), слов больше не останется.

Христианство теряет соль, когда оно перестает молиться и ждать этого.

Христианство теряет любовь, когда мы перестаем искать наших братьев, разделенных с нами по каким бы то ни было причинам. Искать на их лицах сияние Того же Света, Который ощущаем и сами в молитве, в Евхаристии, в таинстве общения.

И благодарить за этот Свет.   

Попробуем молитвенно поразмышлять над Первосвященнической Молитвой Христа – не для того, чтобы ответить на все вопросы, заданные в этом очерке, предпринять немедленные действия, сделать какие-то практические выводы… Скорее, для того, чтобы «пропитаться» молитвой Господа, стяжать ее дух; а на это и жизни не хватит, ибо стрела этой молитвы Христовой направлена в Вечность – только там, в эсхатологическом «ныне», раскрываются ее подлинные перспективы. Она произнесена из состояния Восьмого Дня…

Но если мы сделаем это «ныне» содержанием нашей жизни здесь, на земле, если молитва Господа станет в нас дыханием, если мы когда-нибудь сможем услышать неизреченные воздыхания Духа (Рим. 8, 26), Который внутри нас вопиет к Отцу все о том же – о всеобъемлющем единстве, как ничто иное являющем славу сынов Божиих (ср. Рим. 8, 30), ‒ тогда исполнение Первосвященнической молитвы Господа станет делом не наших жалких и суетных попыток, но делом Духа Святого, Духа единения, Того, Кто может каждую душу и всех нас вместе «священнотайне» преобразить и привести в состояние Троического единства.

Георгий Великанов

Материал с сайта  pravoslavie.ru